В приведенном нами весьма пространном пассаже Исайя Берлин дает исключительно точное обобщение всех тех свойств русской интеллигенции, о которых здесь шла речь. Кроме того, сказанное им помогает лучше понять сущность второй фазы формирования этого феномена русской общественной жизни.
Попытки проведения конституционной реформы в царствование Александра I (от Хартии русского народа 1801 г. до проектов Сперанского 1809 г., от польской Конституции 1815 г. до проекта Н. Н. Новосильцева 1820 г.) отражали растущее осознание властью необходимости перемен. Однако большая часть проектов так и осталась нереализованной, что лишний раз доказало беспомощность правительства. Наполеоновское нашествие и победа русских привели к расцвету дотоле весьма слабых патриотических чувств и наглядно продемонстрировали, Что Россия вошла в число великих европейских держав. Но одновременно эти события еще ярче высветили общественную, политическую и культурную отсталость России. Именно тогда традиционный критический дух русского интеллигента радищевского типа воспринял идею о необходимости политического освобождения всего общества. Восстание декабристов 1825 года ознаменовало собой важнейший этап на пути перехода от фигуры «кающегося дворянина» к формированию интеллигента нового типа, вскормленного романтическим духом эпохи, однако имеющего вполне четкие политические принципы. Судьба этого нового действующего лица российской политической сцены не будет ни простой, ни однозначной, ибо возникнет множество различных, не всегда легко идентифицируемых точек зрения. Тем не менее, мы можем с уверенностью заявить, что именно в этот период, то есть во времена царствования Николая I (1825—1855), создалось то интеллектуальное ядро, которое передаст потомкам все характерные свойства русской интеллигенции. Менее изолированный, нежели во времена Радищева, постоянно стимулируемый западным опытом и, в частности, опытом немецких и французских философов русский интеллигент начинает осознавать политические задачи, которые ставит перед ним повседневная жизнь его страны. Его представления пока весьма противоречивы, однако он уже проделывает громадное усилие, стремясь привести свое состояние интеллектуала в соответствие со все более настоятельными и конкретными требованиями гражданского долга.
В этом смысле чрезвычайно показательной представляется фигура Петра Яковлевича Чаадаева (1796—1856). Безусловно, Чаадаев не мог вобрать в себя все интеллектуальные течения эпохи, однако в его биографии четко проявились основные черты конфликта интеллектуала с властью и с собственными этическими обязательствами, имеющими, как мы увидим, гораздо более глубокие корни, чем можно было бы ожидать.
Известность Чаадаеву принесла публикация на страницах журнала «Телескоп» (1836) первого (и при жизни единственного) из восьми «Философических писем», написанных на французском языке в период с 1828 по 1831 год. Они составили его главный труд и доставили ему прозвание сумасшедшего, юродивого, впрочем, благосклонно воспринятое автором. Исходная посылка Чаадаева основана на опыте, полученном во время путешествий и учебы в Европе в 1823-1826 годах, и состоит в констатации обособленного положения России в ансамбле европейских наций: «Одинокие в мире, мы миру ничего не дали и ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось от этого движения, мы исказили»13. Этот, по определению Герцена, «безжалостный крик боли» все глубже проникает в природу российского общества: « .каждый из народов этих имеет свой особый характер; но все это только история и традиция. Они составляют идейное наследие этих народов. А каждый отдельный человек обладает своей долей общего наследства, без труда, без напряжения подбирает в жизни рассеянные в обществе знания и пользуется ими . Это мысли о долге, справедливости, праве, порядке. Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это философия европейского человека. А что вы видите у нас? Силлогизм Запада нам незнаком. В наших головах нет решительно ничего общего, все там обособлено и все там шатко и неполно»14. Подобная ситуация явилась следствием не столько нашествия варваров, которое прокатилось и через Запад, сколько отсутствия связи между верой и общественным развитием, между объединяющим идеалом религии и историей, понимаемой как сознательный путь к Царству Божьему: «До нас же, замкнувшихся в нашем расколе, ничто из происходившего в Европе не доходило. Нам не было никакого дела до великой всемирной работы. И когда, затем, освободившись от чужеземного ига, мы могли бы воспользоваться идеями, расцветшими за это время среди наших братьев на Западе, мы оказались отторгнутыми от общей семьи, мы подпали рабству, еще более тяжкому, и притом освященному самим фактом нашего освобождения».
Важная информация:
Связь карикатуры и искусства создавать медали и ордена
Казалось бы, что общего у искусства создавать ордена и медали с карикатурой? А дело в том, что линия - "обратная сторона медали" в каком-то месте культурного пространства пересекается с линией - "подтекст" карикатуры. ...
Вертер и вертеризм
В знаменитом романе Гёте «Вертер» (1774) изображен принявший форму любовной истории конфликт между человеком и миром (молодой бюргер В., влюбленный в невесту своего друга — Лотту, кончает самоубийством, когда она становится женой последне ...
Искусство Римской империи 1 в. н. э
К концу 1 в. до н.э. Римское государство стало крупнейшей рабовладельческой державой. Его обширные размеры вызвали необходимость в сложном государственном аппарате для управления огромным хозяйством захваченных территорий. Необходимость ц ...
Навигация